В продолжение темы — интервью мастерицы Аланы Хугаевой Агунде Бекоевой, портал Daptar.

Мы стоим в пустом холле владикавказского Национального музея Северной Осетии у мужских манекенов, облаченных в вывернутые наизнанку овчинные шубы и необычные рогатые маски.

Это — часть экспозиции MASKUS, совместная работа фотографа и художника Заура Тедеева и мастерицы-исследовательницы народных промыслов Аланы Хугаевой. Сам проект был задуман как визуализация и осмысление народных масок Кавказа: Северной Осетии, Дагестана, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии, Адыгеи, а также Абхазии. Для осетинского корпуса все маски создала Алана — художница, мастерица, исследователь, энтузиаст и учитель рукоделия.

Из этого описания можно подумать, что Алана «последняя из могикан», еще заставшая бабушкино веретено в горном селе. На самом деле это городская девушка, ей двадцать с небольшим, по первому высшему образованию Алана юрист. Изучать традиционные виды рукоделия она начала в 16 лет. Девушка не просто плетет платки и вышивает золотом — она популяризует народный костюм и рассказывает о связанных с ним обычаях и смыслах в своем блоге.

По-осетински «маска» — «мæнгцæсгом», дословно: «мнимое лицо». Для проекта Алана их сшила около десяти штук. Кожаные, войлочные, шерстяные, зооморфные и антропоморфные, рогатые, усатые, смешные и жутковатые — все маски в этой коллекции разные, у каждой свое «настроение». Объединяет их то, что все они сшиты по канону — так же, как это делалось сотни лет назад. В старину маски для ряженья шили из подручных материалов, в первую очередь из войлока темных тонов и остатков выделанных шкур домашних животных. Алана постаралась обходиться без «читерства» даже в мелочах.

– Это очень сложно, я не использовала никакой вспомогательной современной техники, типа дрели или швейной машинки, — подчеркивает Алана. — Даже вот эти дырочки в рогах — чтобы их пришить, надо сперва замочить, шилом проткнуть, потом вставить что-то, чтобы отверстия не затянулись. А шкура — столько усилий, чтобы только вырезать ее. Очень много мусора, пыли, ворсинок, много возни — то, с чем ты не столкнешься, когда шьешь обычную юбку. Миллион подводных камней… Маски нельзя держать во влаге, они уязвимы для моли, их нужно регулярно обрабатывать. У меня четыре маски сожрала моль!

– Получается, ты все шила точно так же, как это делала бы твоя прапрабабушка?

– Да. Для меня это был принципиальный момент. Маска должна быть пошита вручную, обычной иглой, по тем техникам, которые использовались раньше. Материалы тоже должны быть натуральными. Взять вместо хлопка полиэстер — не вариант. И обработка материала должна быть максимально аутентичной. Чтобы затемнить и состарить внешне вон ту маску из войлока (Алана указывает на манекен — Даптар), я замачивала ее в чае и даже прыгала на ней грязными сапогами. Маска не должна выглядеть гламурно.

Утраченное

Не так давно маски и, вообще, ряженье бытовало почти во всех народных культурах Северного Кавказа. Функции у ряженья были довольно разными: от увеселительных до ритуально-игровых. Люди рядились во время праздников, свадеб, похорон, молодежных игрищ, ради потехи или чтобы заручиться благосклонностью высших сил. Известны даже случаи ряженья в образ недавно умершего в ходе поминальных обрядов. У осетин наиболее часто маска и обрядовое ряжение использовались во время праздников новогоднего цикла.

«Группа ряженых поочерёдно обходила все дома селения или квартала, — пишет осетинский историк и этносемиолог Вилен Уарзиати в своем научном труде «Праздничный мир осетин». — Молодежь ряженая в вывернутые шерстью наружу овчинные шубы с войлочными масками на лицах, с весёлым шумом и гамом двигалась от дома к дому, поздравляя их обитателей с Новым годом. Каждый дом они наполняли неудержимым духом веселья, желая подобного торжества данной семье в течение всего последующего года. Распевая обрядовые календарные здравницы, они вовлекали в водоворот праздничного возбуждения всех членов семьи. Комичные танцевальные па, сопровождаемые шутками, пением, смехом и криком, буквально разжигали всеобщий дух праздничного веселья в эту праздничную ночь».

Теперь почти все это утрачено, как у осетин, так и у ближайших наших соседей. Чтобы воссоздать традиционный образ ряженого, нужно изучать историю, антропологию, этнографию, быть глубоко погруженным в язык, песни, танцы народа. Порой это похоже на квест, потому что в источниках есть ответы не на все вопросы. Воссоздавая осетинские народные маски, Алана опиралась, в основном, на работы Вилена Уарзиати и эскизы художника Махарбека Туганова.

– Заур увидел эскизы и говорит: «О, делаем вот эти маски!», — рассказывает Алана. — Я смотрю на куриную голову и думаю, чем же ее заменить… Может, сшить из кожи или сделать папье-маше… А Заур мне пишет: «Я нашел на Авито чучело курицы…» А я жутко боюсь куриц! Попросила Заура самого отделить голову чучела. Знаешь, как я это делала? Надела на мужа маску, зажмурившись, залила все клеем и как-то прилепила куриную голову. Жуть. Но как было отклониться от оригинала? Ничем эту курицу было не заменить, это я сейчас понимаю.

Интересно, что в ряженье могли участвовать все: мужчины, женщины, подростки, дети. Уарзиати пишет, что в некоторых обществах Центральной Осетии «девочки 12–15 лет надевали мужскую одежду, приклеив усы и надвинув на лоб шапки, появлялись вечером к концу свадебного застолья, изменив голоса, они представлялись как гости соседнего ущелья и подшучивали над захмелевшими мужчинами». Ряженье — это всегда своего рода зазеркалье, это «ненормальная, из ряда вон выходящая история», говорит Алана. Словно бы другое измерение. Во время ряженья могло происходить то, что было бы немыслимо в будничной жизни.

– Были районы Осетии, где ряженье было очень распространено, — продолжает Алана. — В каких-то ущельях его не было совсем. Поэтому все маски привязаны к контексту местности, к «локальным темам». Маску нельзя рассматривать отдельно от персонажа, а персонажа — вне ситуации, вне контекста, в котором этот персонаж живет.

Правильное свадебное платье

– Почему и когда, вообще, ты заинтересовалась этой темой?

– Первые маски я пошила еще в 2019 году. Просто «по приколу». Мы пошли поздравлять наших друзей на Новый год и решили нарядиться так, как это делали в старину. Потом эти мои маски случайно увидела хранительница мягкого кавказского фонда Русского этнографического музея и захотела их забрать в коллекцию. Материалы по Осетии у них не обновлялись с 80-х годов. Чтобы материалы могли быть приняты РЭМ, они должны быть не только пошиты правильно, но хотя бы раз использоваться в быту по назначению. Они еще хотели взять мое свадебное платье, потому что оно было пошито, как надо и использовалось по назначению: я вышла в нем замуж.

– А какое оно: правильное осетинское свадебное платье? Каким было твое платье?

–  Я полностью пошила и вышила его сама, постаралась все соблюсти по материалам, крою. У меня были красные свадебные штаны на шнуровке, сверху — белое хлопковое платье, кафтанчик с нагрудниками и верхнее распашное платье из красного бархата на шелке. Очень сложно было найти такой бархат, его в итоге привезли из Дубая. И, конечно, вышитая золотом шапочка — хæрдгæхуыд худ, семь шелковых платков. Я хотела даже обувь себе отшить кожаную, но таких навыков у меня пока что нет. Так что туфли были обычные.

– Сколько же ты трудилась над этим всем?

– Я потратила на пошив платья десять месяцев, на платок — год. Платок я плела каждый день по два часа, последние узоры доплетала прямо накануне свадьбы, в ночь. Нагрудники и пояс заказывала у известного ювелира. Нагрудники — копия старинных, а пояс сделан по моему эскизу.

На моей свадьбе традиционным было не только платье. Мы постарались максимально воссоздать атмосферу прежних свадеб, реанимировать утерянные обычаи, уделили внимание деталям. Например, флаг невесты — его описание я тоже брала из работ Уарзиати. Его должны были выкупить друзья жениха. Еще я сделала маленькую куклу невесты, которая призвана защищать от сглаза — хъазæн чындз. Она была одета в точности, как я.

У нас на свадьбе не было ни одной современной песни, только наигрыши, которые заранее подготовил супруг, игра доулистов и гармонистов. Ребята танцевали народные танцы, мои подруги оделись соответствующе. Было классно!

– Что для тебя все это значило, почему ты хотела именно так выйти замуж?

– Хотелось показать, что традиционное свадебное платье — это очень красиво и очень круто, что можно носить его сейчас и это будет великолепно. Для меня национальная одежда — такой же способ самоидентификации, как язык. Мы часто говорим о проблеме утери языка. Но утеря национального костюма — это такая же трагедия. Для людей это были не просто рисунки и орнаменты — в них вкладывался огромный смысл. На самом деле, все что я делала в последние лет пять, — пыталась привлечь внимание к проблеме утери костюма и предметов этнографии, таких как маски, флаги, куклы и многое другое. Сейчас я думаю сделать фокус на кукол.

Непонимание

– Я помню, что ты пыталась как-то самостоятельно произвести шелк тутового шелкопряда. Чем закончилась эта история?

– Еще не закончилась. Мы купили где-то триста гусениц у одной женщины из дагестанской глубинки, выкормили их. За месяц одна гусеница вырастает в 200 раз. То есть, мы взяли их малюсенькими, размером с зернышко, а через месяц они вымахали размером с мой палец!

– Где же вы их держали и как ухаживали?

– В пустующей неотремонтированной квартире. Эти гусеницы вообще не спят, они все время едят, жуя и чавкая на всю округу! Кормили мы их сначала по одному разу, а под конец — пять раз в день мешками листьев тутовника. Держали в коробках. Листья тутовника собирали для них по району. А ели они неприлично много. Под конец лист могли сожрать за пять минут.

Но у нас дело пока приостановилось на стадии коконов. Нить мы не извлекли, решили отложить это дело и записать весь дальнейший процесс производства шелка на видео. Это очень интересно, и никто этим не занимается, хотя для Осетии производство шелка — исторически очень типичная, родная история. У нас в языке больше четырнадцати слов, связанных с шелком или изделиями из шелка.

– А сколько нужно коконов на один платок?

– Штук сто-сто пятьдесят. Зависит от толщины нити. Точно не скажешь. Вообще, здесь дело измеряется даже не коконами, а наперстками с яйцами шелкопряда. Женщина, которая нам продавала гусениц, объясняла, что на один платок нужен полный наперсток яиц шелкопряда.

– Как на твою деятельность реагирует публика? Вот, например, какой был отклик на маски?

– Вообще, как и ожидалось, мы столкнулись с негативом. Наверное, 20 на 80 соотношение, где 80% — осуждение. Почитала недавно комментарии на одном местном ресурсе — все осуждающие, мол, что за жесть. Один человек даже написал, что это «те традиции, о которых стоит забыть и даже не вспоминать». Да почему?! Люди просто не понимают и впадают в отрицание. Я Зауру тоже говорила: нельзя просто поставить маски и уйти. Нужно объяснять, рассказывать, больше внимания привлекать.

– Помню одну такую вашу попытку привлечь внимание и внедрить маски в повседневность. Когда вы в масках и с осетинскими кричалками вышли болеть за футбольную команду. Помню, на вас тогда тоже обрушили шквал критики, хотя, по-моему, это была замечательная затея…

– Да, это были матчи ФК «Алании». Ребята хотели сделать культуру болельщиков более национальной, добавить чего-то своего. Сначала они адаптировали для кричалок народную песню «Чепена», получились очень прикольные мотивирующие стишки про футболистов. Чтобы это выглядело еще более целостно, решили добавить маски и музыкальный инструмент фидиуæг — это такой большой 40-сантиметровый рог, он издает очень громкий звук. У них была даже своя страница в инстаграме: «Fallag farsy bal» («Ребята с дальней трибуны»).

Негатива было много, но я не осуждаю никого. Ведь этого не рассказывают в школе, даже если ты захочешь почитать о чем-то таком, то не будешь знать, как это правильно загуглить.

– Если, как ты говоришь, люди не видят национальной одежды, то что же они тогда видят вместо нее сейчас?

– Когда я говорю «они были в национальных костюмах» – все сразу представляют себе черкески, платья, нагрудники, пояса. Но это было большой редкостью, роскошью. Часто на целую фамилию мог быть один пояс. Люди думают, что раньше все ходили в белых платьях и нагрудниках, как в фильмах, но это большое заблуждение.

Для меня смерть национального костюма — это когда его перестают носить в быту. Даже если он где-то есть в правильной форме, но он не носится — это значит все. Как язык: если есть словари, но на языке не говорят живые люди, он мертв. Национальный костюм был жив до начала XX века, где-то до 1920-х. Потом он начал преображаться и утрачиваться. Сценический костюм развивается до сих пор, но это отдельное направление, оно ничего общего не имеет с этнографическими комплексами. У народного костюма есть свой код. Если я пошью типа национальное платье с открытыми руками — это уже стилизация. Вот стилизация — она еще есть, ее мы видим.

– Где, по-твоему, лежит грань между утратой костюма и его развитием, эволюцией?

– Национальный костюм всегда изменялся. И даже то, что мы сейчас считаем эталоном — это лишь один из его этапов, это этнографический комплекс, существовавший где-то с середины XIX века до 20-х годов XX. У меня была фотосессия в национальном платье со скейтбордом — это мое размышление о том, как выглядел бы костюм, если бы он продолжил свое развитие до сегодняшнего дня. Образ получился вполне носибельный: тебе ничего не мешает гулять в нем по городу, подниматься по лестницам и даже на дерево залезть при желании.

Где грань? В посыле. Осетинское платье национальное, когда мы смотрим на него, какие оно у нас вызывает чувства? Сдержанность, благородство, аскетизм, скромность и даже недоступность. А сейчас куча «национальных» платье с декольте, открытыми плечами, открытыми руками. Это для меня за гранью, я это даже стилизацией называть не могу, потому что ломается основной посыл платья, ДНК, о котором я говорила. Я считаю допустимыми эксперименты с материалом, цветом, техникой орнамента…

Знаешь, сейчас, когда я что-то делаю, хочу привлечь внимание к костюму, я понимаю, что не смогу вернуть его, потому что возникает резонный вопрос: а для чего он вообще сейчас нужен? То есть, сначала нужно создать события, на которые, вообще, этот костюм можно будет надеть. Когда у тебя будет событие, тогда ты озадачишься целью надеть такое платье. А до тех пор оно будет оставаться музейным экспонатом.

***

…Поговорив с Аланой, вновь возвращаюсь к выставке, чтобы взглянуть на маски новым взглядом. Пытаюсь представить, каково это, увидеть такую ряженую фигуру с посохом ночью в горах или даже при свете костра. Все-таки сеттинг в музее и наша избалованность современными спецэффектами скрадывают впечатление, которое призваны были производить маски-личины. Здорово было бы на новый год встретить такую вот веселую толпу гудящих ряженых, распевающих осетинские песни вместо «сею-вею», присоединиться к ним и пойти выпрашивать печенье у соседей.

Уже уходя, решаюсь тронуть медный колокольчик на посохе ряженого, и он звенит неожиданно чистым и легким звоном, словно бы отгоняя что-то недоброе.

Фото Дмитрий Джиоев