Крестик надежды: как школьница из Беслана победила смерть
(Корреспондент «Ридуса» Максим Легуенко встретился с одной из бывших заложниц Беслана. Той самой «девочкой с крестиком», фотография которой облетела весь мир, став символом трагедии.)
Молча продвигаемся от метро к небольшому особняку на углу Новослободской и Палихи. Здесь, на втором этаже разместилась общественная организация «Московская Осетинская Община», где нам назначена встреча с Викторией Кцоевой. Той самой Викой Кцоевой — ученицей школы № 1 из маленького осетинского городка Беслан. Фотография ее детской руки, с зажатым в ней маленьким крестиком, одиннадцать лет назад облетела весь мир. Возможно, благодаря, в том числе и этому фото, люди в разных концах планеты не просто узнали, но и прочувствовали душой ту страшную трагедию, унесшую 3 сентября 2004 года жизни десятков детей.
Пока идем, голову переполняют мысли: готова ли будет Вика, ребенком пережившая ад наяву, пусть даже в мыслях возвращаться в ту страшную осень.
Дверь открывает седовласая женщина с удивительно добрым лицом и пронзительными черными глазами. Это Тамара Васильевна Бедоева — директор Культурного центра Московской осетинской общины. Вика скоро подойдет, — говорит она, предлагая нам подождать в ее небольшом, но весьма уютном кабинете.
Разговор, или скорее монолог, завязывается как бы, сам собою.
Как только начались эти страшные события, мы здесь организовали штаб по оказанию гуманитарной помощи Беслану. Я была начальником штаба. Москвичи, причем не только осетины, несли сюда кто что мог. Бабульки приносили свои скромные пенсии, это было очень трогательно и одновременно на это было очень тяжело смотреть.
Глядя по сторонам, невольно переношусь в мыслях на 11 лет назад. Представляю заходящих в кабинет людей, несущих свой посильный вклад, и тем самым ощущающих себя причастными к спасенью десятков детей, только что вырванных из лап смерти.
Когда раненных детей начали привозить в Москву, все больницы были переполнены передачами, — продолжает Тамара Васильевна. Толпы москвичей шли в 9-ю больницу, в Морозовскую, в Филатовскую — везде, где были наши дети. Даже главные врачи больниц мне говорили: Тамара Васильевна, постарайтесь объяснить людям, чтобы они не несли нам ничего. Нам просто некуда это девать. Детям нужны, пока, только вода и соки. И мы объявили это по радио. И тогда пошли соки, воды…
Несли люди и деньги. Армянская диаспора даже купила в Морозовскую больницу необходимую аппаратуру. Это продолжалось где-то недели две. Мы собрали пять или шесть миллионов рублей. Все это я отвезла в Осетию. Из Ярославля нам прислали большую машину, мы загружали ее гуманитарной помощью, и я несколько раз ездила с ней в Беслан.
Говоря, все это, Тамара Васильевна не в состоянии скрыть волнения. Видя, что мы это замечаем, она жалуется на подскочившее до 200 давление. На мое замечание не шутить с такими цифрами и обратиться к врачу, она лишь машет рукой.
Я обошла с пожертвованиями домов восемьдесят, мы раздавали семьям деньги по 100−200 тысяч рублей, — продолжает директор Культурного центра Московской осетинской общины. — И вы знаете, я прихожу в дом, в соответствии со списком пострадавших семей, а там мне говорят: а вы знаете, вчера к нам приезжали из Москвы братья Датиевы, они нам оставили миллион.
У нас были вот такие богатые ребята, которые по велению сердца, без нашего участия ездили туда, ходили по домам и раздавали деньги. Датиевы так раздали около 10 миллионов — кому 500 тысяч, кому миллион. В зависимости от того, у кого кто погиб. Там была одна семья, у которой погибло шестеро детей. Восемь ушли утром в школу, вернулись только двое. Этой семье, потерявшей шестерых детей, была выдана еще и государственная компенсация. Так вы знаете, что они сделали с этими деньгами: они построили на них детский парк. Это удивительные люди.
По мнению Тамары Васильевны, в свое время, государство много сделало для детей Беслана. Но сейчас, к сожаленью, их оставили. «Никто не подумал об отдаленных перспективах раненных детей, — говорит она. — И сейчас многие вынуждены продолжать лечиться за свой счет».
Раздается звонок в дверь. Все понимают, что это Вика. Так и есть, в комнату заходит темноволосая девушка лет 25. Вика обворожительно улыбается, параллельно извиняясь за свое небольшое опоздание.
Однако, хочется поскорее начать разговор. Не дает покоя вопрос про тот самый крестик. Где он сейчас? Носит ли его хозяйка по-прежнему?
Я его не ношу, но он хранится у меня дома, — говорит она.
Нет сомненья, что этот крестик для его хозяйки что-то несравнимо большее, чем просто нательный крест. Многие верят в талисманы и обереги, полагая, что они защищают в трудную минуту и приносят удачу. Мне интересно, что об этом думает моя собеседница.
Для меня это символ надежды, — говорит Вика. — В первый день у всех, кто находился в том зале, была надежда, что нас спасут. Что за нами придут, и все мы выйдем из этой школы. Каждый ребенок сидел и верил в это. На второй день эта надежда начала угасать. В третий день, я думаю, надежда начала оставлять всех.
Но я надеялась и верила, прежде всего, ради своего младшего брата, который находился со мной. Я молилась, чтобы мы вышли оттуда, и чтобы все было хорошо. Так что для меня, этот крестик — это символ моей веры.
Возможно, Бог действительно хранит эту девушку, а с ней и тех, кого она любит больше всего. Брат Виктории Кцоевой — Артур, жив и здоров. Сегодня он студент 4-го курса юридического факультета Российского университета дружбы народов.
Признаюсь, мне и раньше доводилось общаться с людьми, оказывавшимися в критических ситуациях и в какой-то момент находившимися на грани жизни и смерти. Всех их отличает одна особенность: после произошедшего, они начинают смотреть на окружающий мир по-иному, зачастую, резко меняя свое отношение к жизни. Не могу не спросить об этом у Вики.
Любой человек, переживший такое, станет смотреть на вещи по-другому, — полностью подтверждает мои предположения она. — Я ценю каждый момент, каждую минуту, каждую секунду этой жизни. Я благодарна Богу, что осталась жива. Я полюбила жизнь еще больше.
Складывается ощущение, что за эти одиннадцать лет, девушка смогла вырваться из плена пережитого, что удается не всем. Похоже, время, действительно лучший лекарь для человеческих душ. Но так ли это на самом деле? В нашем случае, четкого ответа на этот вопрос нет.
У каждого человека после теракта сформировалось свое отношение к пережитому, каждый воспринимает это по-своему, — поясняет моя собеседница. — Я эти три дня буду помнить всегда. Даже сейчас, по прошествии 11 лет, в эти дни ночью я очень плохо сплю. И не потому, что я об этом постоянно думаю, а потому, что это просто какое-то остаточное явление, то, что досталось мне от тех событий и это на всю жизнь.
После теракта Виктория Кцоева практически не жила в Беслане, как, впрочем и многие из тех детей, кто находился с ней в школе в момент теракта и остался в живых. Почему? На первый взгляд, ответ очевиден. Не каждый может изо дня в день видеть место, где погибли твои друзья и близкие. Но все же, хочется услышать ответ от самой Вики.
До теракта я занималась осетинскими танцами, мне это очень нравилось, и вообще, я наверное, видела это смыслом своей жизни, — говорит Виктория. — И когда у меня случилось осколочное ранение головного мозга, врачи в Москве мне запретили совершать вообще какие-либо резкие движения. И про танцы просто можно было забыть.
Так как мой дом в Беслане находится недалеко от дома культуры, куда я ходила на танцы, я подумала, что для меня будет невыносимо проходить мимо и слышать музыку, доносящуюся из его окон. К моему счастью, появились люди, которые предложили поехать учиться в лицей-интернат. Я сразу же согласилась, хотя, мама моя была категорически против. Сейчас я понимаю, что это был, пожалуй, единственный выход из тех условий, в которые меня поставила судьба.
Что поражает в этой жизнерадостной девушке, так это то, что пережитое нисколько не убило в ней интерес к жизни. Сегодня она нисколько не отличается от других молодых людей, в чьей жизни не было никаких трагедий.
Виктория работает помощником Председателя комиссии по миграционным вопросам совета при Президенте РФ по межнациональным отношениям.
Однако, солидное название должности не способно затмить собой истинной сути Виктории, которая по-прежнему остается веселой и жизнелюбивой. Возможно, такой, какой она была до тех сентябрьских дней 2004 года.
Я с такой радостью вспоминаю свое детство. Глядя на нынешнее молодое поколение, я могу сказать, что у меня было самое счастливое детство, — говорит она. — Сейчас у молодежи все не так. Эти телефоны, различные гаджеты… Люди садятся пообедать и вместо того, чтобы общаться друг с другом, они сидят, кто в планшете, кто в телефоне. Мое детство прошло в играх с мальчиками в футбол, мы играли в куклы, прыгали в «резинки», и я рада, что в моем детстве не было этих бесконечных компьютеров и телефонов.
Невольно начинаю понимать, что у этой девушки, вкусившей в столь раннем возрасте столько боли и зла, пожалуй, есть то, чего нету у многих других. То, что миллионы людей ищут на протяжении всей своей жизни и находят далеко не всегда.
— Вика, а что такое счастье?
— Счастье? Например, видеть улыбку на вашем лице от разговора со мной…
Комментариев: 0