1.2. 1730-1780. Перед колонизацией

Чтобы понять структуру «старта» во внутригосударственном или внутриимперском развитии осетин и ингушей, необходимо взглянуть на кондиции сторон, предшествующие «началу».

Локализация и политическая ситуация. Оба народа представляли собой к началу второй трети — середине XVIII века две группы вольных горских обществ. Группа обществ (как осетинская, так и ингушская) вряд ли представляла собой реально-политическое объединение, скорее группа определялась как «единая номинация» по этнической и культурной близости различных осетинских или ингушских обществ. Для осетин в малой, а для ингушей в большой мере справедливо суждение, отрицающее само наличие Народа как единой группы этнической идентификации. Если понятие Осетия (редко — Иронистан, наряду с Дигорией) уже имело достаточную историю, чтобы быть принятым русскими миссионерами и военными разведчиками в качестве объединяющего осетинские общества этнонима, то понятие Ингушетия не встречается как объединяющее все ингушские общества: употребляются термины Ингушетия (одно общество), Киштетия, Кисти-ния, кистинский народ (иногда исключая галгаевское и галашевское общества), ингушский народ (иногда отличая его от галгаевцев или кистин). Иногда ингуши включаются в чеченцы, но отличаются от «собственно чеченцев». Все это начальное этнонимическое многообразие в русских источниках (6) отражает реальное состояние как объекта (самостоятельное существование этнически близких обществ, что позволяет называть их и одним, и двумя именами), так и наблюдателя (из Грузии — кистины, из Кумыкии — мычкизы, из Владикавказской крепости — ингуши). Именно этноним вайнахоя-зычной группы, проживающей в Тарской котловине близ Владикавказской крепости в аулах Большие Ингуши (Ангушт), стал постепенно распространяться и на другие общества, ингушами себя не называвшие (галгаевцев, галашевцев и других). Парадоксально в обратном направлении распространялось обобщающее ингушей самоназвание — все они именуют себя сегодня гIалгIай, хотя не все галгаевцы. Здесь, вероятно, сказалось внутренне доминирующее положение галгаевцев и Галгая среди других ингушских обществ (7).

Еще должен был пройти определенный исторический этап, чтобы тагаурский, куртатский, дигор-ский народы определились или возвратились к устойчивой общей номинации «осетины», как для самих себя, так и для «русских наблюдателей»; еще должно было пройти время, чтобы галгаевцы, гала-шевцы, ингуши, цоринцы возникли как ингуши.

Обе группы обществ, и осетинская, и ингушская, расселялись к 1730-1750 годам в пределах горной полосы, примыкавшей с запада (осетины) и востока (ингуши) к Тереку (8) и ограниченной с севера равнинами, на которых господствовали кабардинцы (9) (см. карту 1: 1740-1780).

Именно эти два обстоятельства — подверженность кабардинскому влиянию (доходившая в иные периоды до непосредственной зависимости) и стратегически важное положение близ наиболее удобного горного прохода в Закавказье — именно они определяли первоначальную сходность исторической судьбы осетин и ингушей в контексте усиливающегося интереса Российской империи к Кавказу. Интерес России к осетинским и ингушским обществам был идентичным: стабильность и безопасность будущих российских коммуникаций, проходящих через земли осетин и ингушей в Грузию, взамен на российскую протекцию для этих народов от более сильных соседей (главным образом кабардинцев и чеченцев). (Здесь нужно также отметить, что в 1750-70 годах, вплоть до самого начала российской протекции над Грузией, интерес империи к осетинским и ингушским горам основывался прежде всего на возможностях добычи здесь стратегического для военных нужд сырья.) В целом взаимные интересы обусловили то, что и осетин и ингушей можно назвать «союзными России племенами». Грабежи и блокирование дороги в Грузию со стороны осетин и ингушей в последующем случались довольно регулярно, однако это не отрицает исторически доминирующей в то время союзнической тенденции (10).

Целая цепь событий обозначает этапы постепенного включения осетинских и ингушских обществ в сферу российских интересов и влияния (11):
— 1740-50-е годы — первые известия, полученные российскими властями об «осетинцах» и «киштинцах» и о склонности этих народов к принятию (восстановлению) православного христианства (12) и переходу под покровительство России (13);
— 1746 год — начало деятельности Осетинской духовной комиссии, небольшой российской миссионерской организации (состоявшей первоначально из грузин), которая занималась обращением осетин, а чуть позже (с 1756 г.) и ингушей в православие;
— 1749-1752 годы — посольство группы осетинских старшин в Петербурге, прибывших туда «под патронажем» главы Осетинской духовной комиссии. Цель посольства — добиться российской протекции над Осетией;
— с середины 1750-х годов — усиливающееся давление кабардинских князей на осетин и ингушей (с 1760 года), обусловленное перспективами христианизации этих народов, самостоятельности их отношений с Россией и постепенным выходом благодаря этому из-под влияния Кабарды (14). Это давление способствует появлению новых обращений осетин и ингушей к России о желательности для них российской ВОЕННОЙ протекции, в том числе о присылке военных команд для защиты от кабардинских притеснений (15);
— 1763 год — основание русскими Моздокской крепости, несмотря на дипломатическое и военное сопротивление Кабарды, которая поддерживалась Турцией и Крымским ханством. Основание крепости приблизило цепь русских укреплений, идущую от Кизляра вверх по Тереку, к территориям осетин и ингушей. Российские власти намеревались укреплять линию Кизляр—Моздок не только казаками, но и принявшими христианство осетинами, ингушами и кабардинцами;
деятельность Осетинского подворья непосредственно у выхода на плоскость (тогда границы Кабарды и Осетии) осетинского Куртанинского ущелья (до 1769 г.);
1774 год — переговоры в Моздоке между Астраханским губернатором, в сферу подчинения которого входили российские земли на Северном Кавказе, и группой осетинских старшин. Это событие считается сегодня официально признанной датой «вхождения Осетии в состав России» (16).

Наконец, в 1783 году Картлийско-Кахетинское царство становится российским протекторатом по Георгиевскому трактату, что резко усиливает значение Дарьяльского прохода, всей линии Моздок—Дарьял—Грузия. В 1783-84 годах российские войска закладывают цепь укреплений вдоль данной линии: Константиновское, Григориополисское, Елизаветинское, Владикавказское. Хотя дорога Моздок— Дарьяльское ущелье прокладывалась через пределы тогда еще Малой Кабарды, вопрос о том, на чьих землях закладывались данные укрепления, не имел сколько-нибудь существенного значения, не только потому, что этнические границы или границы землепользования были достаточно аморфными и изменчивыми, но именно потому, что Россия считала уже эту территорию своей и распоряжалась ею соответственно (17). Военные укрепления закладывались скорее всего вне зависимости от согласия-несогласия конкретных местных обществ или владетелей. То, что Россия все же заручалась таким согласием, есть свидетельство ее стремления получить не само согласие местных владетелей, а основанную на нем определенную меру безопасности и прикрытия военных объектов.

Вопрос о «собственниках территории», попавшей в линию Моздок—Дарьял, стал идеологически актуален лишь в настоящее время, в основном в связи с тем, что Владикавказское укрепление представляет собой сегодня г.Владикавказ — столицу Северной Осетии, часть которого оспаривается Ингушетией на том основании, что укрепление (крепость) было заложено русскими войсками в 1784 году на ингушской земле. Подробнее 1784 год мы рассмотрим чуть ниже, а пока лишь отметим, что этот год обозначает начало нового этапа — этапа непосредственной колонизации и освоения Россией территории расселения осетин и ингушей.

Характеризуя начальное положение осетин и ингушей «внутри» российских интересов в регионе и по отношению к этим интересам, нужно сказать несколько слов о том, как складывались отношения непосредственно между осетинами и ингушами в период до 1784 года, или точнее — между соседствующими осетинскими и ингушскими обществами.

Идеологически актуальными оказываются следующие моменты:
— конфигурация этнического стыка;
— направление ассимиляции и доминирования той или иной этнической группы в контексте их соседства и взаимопроникновения.

Отношения между осетинами (тагаурцами) и ингушами были достаточно «естественными» для соседей — они включали как периодическое противостояние и локальные стычки, так и развитие родственных связей. Здесь важно отметить существование джераховского общества — своего рода смешанного этнического буфера между Осетией и Ингушетией. Этническая идентификация джераховцев — один из узловых пунктов историко-идеологических дискуссий, так как территория нынешнего Пригородного района — это зона интенсивной миграции джераховцев в середине XVIII — начале XIX века и от «решения» вопроса об этнической принадлежности этой группы зависит конструирование «джераховской» темы в качестве осетинского или ингушского «козырей» в историческом споре за Пригородный район (18).

Наличие родственных связей, общих фамилий и даже целого «промежуточного» общества создавало основу еще для одного исторического факта — наличия устойчивой традиции у осетин уходить в случае необходимости (кровная месть) из родных мест «к ингушам» (в полосу их контроля или освоения). Таким был, вероятно, еще один путь формирования смешанных осетино-ингушских (возможно тагаурско-ингушских или тагаурско-джераховских) поселений (19).

Еще одним «идеологически актуальным» сегодня сюжетом является то, что осетины-тагаурцы в части «приграничной полосы» (район нынешней Балты — южного пригорода Владикавказа) платили в середине XVIII века ингушам подати. Это свидетельство, вероятно, или того, что эти земли ранее (до XVII — начала XVIII века) принадлежали ингушам или контролировались ими (20), или же того, что плата была необходима как гарантия безопасности осетинского хозяйствования в этом секторе со стороны соседствующих ингушских обществ. Тем не менее, будучи в XVIII веке отчетливо осетинской (земли тагаурских старшин-алдаров Дударовых), территория по левобережью Терека от Дарьяла до Владикавказа содержит, так сказать, шансы и для ингушского историко-идеологического сюжетного построения.

Отвлекаясь от данных историко-территориальных частностей, нужно сказать, что в целом первый этап внутрироссийского развития осетин и ингушей может быть обозначен как «стартовый параллелизм», синхронность фазы, непосредственно предшествующей началу колонизационного процесса. Однако данный параллелизм или симметрия вхождения осетинских и ингушских обществ в Российское государство уже в пределах данной фазы (1730-1780) содержали в потенции моменты, которые способствовали затем существенному различию колонизации в Осетии и Ингушетии. Синхронность адаптации оказалась явлением временным (потому что была обусловлена достаточно внешними факторами: силой кабардинских княжеских дружин, тревоживших осетин и ингушей в XVIII веке, и проблематичностью российских коммуникаций через Большой Кавказ). Но чем устойчивее становились, чем глубже проникали колонизационные процессы в осетинское и ингушское общества и чем устойчивее укоренялось инонациональное государство в Осетии и Ингушетии, тем отчетливее становилось влияние СОБСТВЕННЫХ (до-российских) различий этих обществ на весь ход колонизации (адаптации в Империи). Оказалось, что параллелизм судьбы поверхностен, старт внутриимперской эволюции был внутренне противоречив, и в последующем все более и более явственно звучали различия в адаптации осетин и ингушей внутри российской государственности. Среди факторов, обусловивших эти различия, могут быть названы следующие.

Различное геополитическое положение осетин и ингушей в отношении Кабарды. В 1730-60 годах началось сворачивание кабардинского поселенческого присутствия на плоскости (21), примыкающей сначала к горной Ингушетии (к востоку от Терека, по Сунже и Камбилеевке) — с 1730-40 годов, а затем — и к горной Осетии, с 1760-70 годов (22). Подвижные поселения кабардинцев («кабаки») смещаются все дальше и дальше на запад и северо-запад, поближе к основной территории Кабарды. Контроль кабардинцев над предгорной плоскостью переходит из одного качества в другое, из «землепользования» и расселения — в «рейдовый контроль», когда княжеские дружины периодически наведываются в оставленные поселениями районы. «Кабаков» уже нет, постоянное кабардинское население отсутствует, но земли считаются кабардинскими князьями своими, соответственно они считают себя вправе «взимать плату» с выселяющихся на их территории горцев.

Сворачивание кабардинского присутствия с востока на запад было одним из факторов того временного лага между выходом ингушей и осетин на равнину, который выразился в том, что, в то время как ингуши в течение 1730-60 годов УЖЕ ОСВОИЛИ часть плоскости, примыкающей к их ущельям, осетины еще оставались в пределах нагорной полосы. В 1750-60 годах возникают ингушские аулы Шолхи, Ахки-Юрт у выхода на равнину рек Камбилеевка и Сунжа. К. 1770-80 годам сторожевые посты ингушей достигают пункта нынешней Назрани (23). Более того, набеговые партии самих ингушей проходят в последней четверти XVIII века и на левобережье Терека, на равнины, прилегающие к осетинским горам (24).

Этот лаг во времени выдвижения на равнину был обусловлен также различиями в типе зависимости ингушей и осетин от кабардинцев. Если зависимость ингушей была чисто «силовой», зависела от силовой способности кабардинцев добиваться повиновения ингушских обществ, то влияние на Осетию было значительно более глубоким и многообразным. Это влияние выражалось в широком спектре отношений — от многочисленных родственных связей кабардинской и осетинской (западно-осетинской) верхушек, аталычества, союзничества (кабардинские князья прятали своих детей именно в Осетии, когда крымские войска особенно тревожили Кабарду), значительного культурного влияния Кабарды до хозяйственной земельной зависимости Осетии и военно-силового диктата по отношению к ней. В силу того, что влияние Кабарды на осетинские общества было гораздо более развернутым и основательным, чем на ингушские общества, выход последних на кабардинские равнинные земли был свободен от нерешительности и колебаний осетин, обусловленных качеством и интенсивностью их зависимости от Кабарды.

Представляется, однако, что решающим фактором, отличающим больший динамизм ингушской миграции на плоскость в середине XVIII века от осетинского переселения, являются внутренние социально-структурные различия осетинских и ингушских обществ. Земельный голод и внутренний «демографический пресс» был, вероятно, схож в осетинских и ингушских ущельях, однако различная социальная структура этих обществ обусловливала то, каким образом общества адаптируются к этому внутреннему напряжению. Данное социальное различие осетинских и ингушских обществ, которое в последующем будет иметь громадное значение и в типе внутрироссийской их адаптации, состояло в следующем: не-иерархическая, «горизонтально-ячеистая», фамильно-родовая (тейповая) структура у ингушей и складывающиеся иерархические отношения (феодализация) у осетин. В то время как нарастающие феодальные отношения в осетинских обществах, их социальное расслоение отчасти поглотали «энергию экспансии вовне», в ингушских обществах тейповая структура способствовала такой поселенческой «экспансии»: небольшие фамильные хуторские поселения — эти динамичные «споры тейповых древ» — стремительно возникали на равнине на оставленных кабардинскими кабаками землях.

В ингушской идеологии этот временной лаг между выходом ингушей на равнину (и самостоятельностью этого выхода) и инертностью осетин в их «контра-кабардинской» миграции описывается явно или неявно в категориях мужества ингушей, которые не боялись селиться на равнине, и трусости осетин, ждавших гарантий безопасности со стороны России (25).

Итак, в течение 1730-1770 годов (то есть к началу второй уже непосредственно колонизационной фазы вхождения в империю, ознаменованной основанием в 1784 году Владикавказа) ареал расселения осетин и ингушей претерпел изменения. Этот территориальный «предстартовый сдвиг» трансформировал синхронность вхождения осетин и ингушей в империю: очевидно, что в то время как осетинские общества нуждались в российской протекции для самой возможности переселения на равнину (26), ингушские общества искали российской протекции для обеспечения безопасности уже существовавших па равнине поселений и возможности основания новых. Это различие в последующем окажет существенное влияние на весь колонизационный процесс в Осетии и Ингушетии.

«Территориальное резюме» к 1784 году таково, что осетино-ингушская «межа» представляла собой широкую полосу по правобережью Терека от Да-рьяльского ущелья до выхода Терека на равнину в районе нынешнего Владикавказа (см. карту 1: 1740-1780). Эта полоса осваивалась, вероятно, преимущественно ингушским населением, но являлась в то же время неким вектором выдвижения вниз по Тереку именно ДЖЕРАХОВЦЕВ, то есть смешанной или переходной осетино-ингушской группы. Крайним северным населенным пунктом этой полосы явилось знаменитое Заурово (27), в четырех верстах от которого была основана Владикавказская крепость (28).

Современные национально-идеологические реалии таковы, что в их контексте этническая принадлежность Заурова в то далекое время выступает как весомый фактор, почти «ведущий критерий» определения исторических земель, на которых расположен Владикавказ, а значит и усиления самих правовых претензий на современный Владикавказ.

Существуют исторические свидетельства, обозначающие Заурово и как ингушское (29), и как осетинское (30), и как смешанное село (Клапрот, см. 29). Вероятнее всего, данный населенный пункт, расположенный на стыке миграций на равнину осетин (с юга из Тагаурии), собственно ингушей-фаппий (с юго-востока из Тарской долины) и общего для осетин и ингушей джераховского общества (также с юга по правобережью Терека), действительно был смешанным. Здесь нужно отметить, что та значительность, которая придается роли Заурова в современных историко-идеологических коллизиях, заслоняет очевидную собственно правовую бессмысленность этого спора, несущественность исторического факта «кому принадлежало Заурово» для определения «кому должен принадлежать современный Владикавказ». Однако интенсивность историко-идеологического спора имеет свои объяснения: «отлученные» в 1944 году от истории этих мест ингуши устремлены сегодня к тому, чтобы вернуть себя в историко-культурной ретроспекции, в том числе, и в Заурово. Это возвращение, монополизирующее за ингушами «место основания Владикавказа» («Владикавказ основан на ингушской земле»), есть болезненная реакция на осетинскую монополизацию истории Зауровой деревни, символизированную в осетинском названии Владикавказа — Дзауджи-Кау и выраженную в убеждении, что Заурово было исключительно осетинским селом (это убеждение получило официальное одобрение-санкцию в период после 1944 года) (31). Однако современные ингушские идеологи несколько преувеличили существенность и значимость исторического «возвращения» Заурово ингушам для перспектив политического обретения ингушами современного Владикавказа.

Примечания

6. Эта этнонимическая многозначность, «неоднозначность» всех рубрикаторов горских народов сохранялась более ста лет. См., например: Бларамберг И. Кавказская рукопись. Репринт. Ставрополь, 1992; Броневский С. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. Ч. 2. М., 1823.

7. См.: Крупнов Е.И. Средневековая Ингушетия. М., 1971. С. 24-25.

8. Район между реками Гизельдон и Терек, как считают некоторые исследователи, во второй половине 15 века и до 1730-1735 годов населяло вайнахское (ингушское) население. См.: Волкова Н.Г. Этнический состав населения Северного Кавказа в XVIII — начале XX века. М., 1974. С. 125, 143.

9. История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII века. М., 1988. Т. 1. С. 370.

10. «Соотношение» этих двух проявлений — союзничества по отношению к России и беспорядков на Военно-Грузинской дороге в первой трети XIX века см.: Лавров Д. Заметки об Осетии и Осетинах // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Вып. 3.
Грабежи на Военно-Грузинской дороге в конце XVIII — начале XIX века — это, вероятно, определенные «продолжения» традиционной практики «взимания налога» за проезд через контролируемые данной этнической группой или каким-либо конкретным владетелем территории. Грабежами эта традиционная практика отчетливо определяется в условиях становящейся государственности. Право на контроль и взимание «пошлины», устойчивость и правила этого контроля, размер пошлины — прерогатива государства, те же, кто посягает на эту прерогативу, становятся «разбойниками». Очевидна синхронность обоих процессов — становления государственного права как элемента социальной реальности в регионе и становления категории «разбойников». Лавров показывает, что «антирусские беспорядки» того времени на Военно-Грузинской дороге не имели самостоятельной политической подоплеки.

11. Русско-осетинские отношения в XVIII веке. Т. 2. Орджоникидзе, 1984.

12. Христианство сохранялось в Осетии в подавленном, «объязычевшемся» виде еще со времен Алании IX-X веков. В последующем оно восстанавливалось здесь в качестве составной части грузинского политического и духовного влияния (XII век). Тогда же христианство силами Грузии распространяется и среди вайнахских (кистинских) обществ.

13. Русско-осетинские отношения. Т. 2. С. 418. С 1739 года по Белградскому мирному договору Кабарда становится «барьером», нейтральной полосой между Российской и Оттоманской империями. Таким образом, переход зависимых от Кабарды племен под протекцию России опосредовался проблемой присоединения или самостоятельности самой Кабарды и сдерживался вплоть до разрешения этой проблемы в 1772-74 годах.

14. Грабовский Н. Присоединение к России Кабарды и борьба за ее независимость // Сборник сведений о кавказских горцах. Вып. 9. С. 126; Русско-осетинские от-
ношения. Док. 195, 200-201; Волкова Н.Г. Указ. соч. С. 159-160.

15. Русско-осетинские отношения. Док. 190-192, 196, 200-201, 209; Мартиросиан Г.К. История Ингушии. Орджоникидзе, 1933. С. 43-44.

16. По Кучук-Кайнарджийскому миру Россия стала рассматривать Кабарду как присоединенную территорию (а вместе с нею и «зависимые от нее горские племена»). Таким образом, после 1774 года вся предгорная равнина, примыкающая к осетинским и ингушским горам уже считается Россией своей территорией. Симптоматична стилистика обращения к российским властям кабардинских князей, ПРОСЯЩИХ считать пред-осетинскую равнину, находившуюся ранее в их распоряжении, сохраненной в их собственности (Русско-осетинские отношения. С. 318-319).

17. Хотя существуют и свидетельства того, что «Екатерина просила у кабардинцев разрешения провести дорогу через их земли» (см. об этом: Кундухов Мусса. Воспоминания // Дарьял. 1993. № 2. С. 96.)

18. Пограничное джераховское общество, вероятно было осетинским к 1730-40 годам: своего рода последний рубеж осетинской миграции на восток в XVII-XVIII веках. В конце XVIII века вектор общего «осетинского смещения» становится направленным на север (на плоскость) и собственно осетинская этническая «подпитка» этого общества истощается. В то же время это осетинское общество попадает с середины XVIII века в полосу той же миграции на север уже ингушских горских обществ. В силу этого постепенно изменяется этническое «лицо» джераховцев — происходит их ассимиляция ингушами. Таким образом, вплоть до 1830-50 годов джераховцы еще фигурируют в русских источниках как «осетинское общество», но уже с того же самого времени — как ингушское, кистинское, в общем — «чеченское» (вайнахское). Бларамберг фиксирует джераховцев как осетинское общество (Кавказская рукопись. С. 167-168). Броневский уже в 1823 году пишет о джерахах как кистинском колене (Новейшие географические и исторические известия… С. 159-160). Волкова считает, что «около 1830-х годов джерахи еще отличают себя от соседних ингушей-кистин» (Этнический состав… С. 145).

Этот исторический конструкт осложняет «современную идеологическую ясность», особенно необходимую сторонам в связи с тем, что Пригородный район наполовину представляет собой полосу, осваиваемую в XVIII веке самими джераховцами в их миграции на север по правобережью Терека и отчасти по Камбилеевке. Мне представляется, что более вероятным было преобладание или постепенное возобладание вайнахского (ингушского) элемента в этом перемещении.

Идентичность джераховцев — вполне символический эпизод, показывающий, насколько зыбкой становится сугубо историческая опора современных идеологических «картин мира», с их попыткой наделить исторические сюжеты сегодняшними правовыми последствиями.

19. Этот сюжет очень актуален в связи с историей основания Владикавказа и определения этнического состава района его основания (Дзауджи-Кау, Заур-Юрт). Этнический состав Заурова или персональная этническая принадлежность его основателя Заура (Дзауга) потенцируются как исторические козыри в праве владения Владикавказом. См. подробнее дальше.

20. Здесь можно заметить определенные историко-правовые «следы» общего смещения на восток осетино-ингушского этнического стыка в XVII-XVIII веках.

21. Мартиросиан Г.К. Указ. соч. С. 34; Волкова Н.Г. Указ. соч. С. 160-161.

22. И даже позже; кабардинские кабаки просуществовали на равнинах, примыкающих к осетинским горам, вплоть до 1790 года. См.: Березов Б.П. Переселение осетин с гор на плоскость. Орджоникидзе, 1980. С. 27. (Бароквадже еще фигурирует на карте начала XIX века в районе близ нынешнего Дзаури-Кау).

23. Мартиросиан Г.К. Указ. соч. С. 35. (по Штедеру).

24. См.: Русско-осетинские отношения. Т. 2. С. 408. Эпизод нападения в 1784 году ингушской партии на осетин в районе близ нынешнего Алагира. Ингушские идеологи придают этому эпизоду вес факта, подкрепляющего тезис, что ингушские земли в конце XVIII века простирались далеко на запад от Владикавказской крепости «вплоть до стен Алагира».

С другой стороны, вероятно интенсивность набеговой деятельности ингушских партий в конце XVIII-начале XIX века позволила П.Зубову считать, что «ингуши занимали оба берега Терека от Владикавказа до впадения в него реки Пог (Фиагдон)» (См.: Зубов П. Картина кавказского края, принадлежащего России. СПб., 1835)
Идеологическое прочтение этих сюжетов (П.Зубов — один из наиболее упоминаемых в ингушской историографии «свидетелей») состоит в том, что места нападений или действий набеговых партий конструируются как древняя ГРАНИЦА Ингушетии.

25. См., например: Муталиев Т. «Благодаря мужеству и силе нации». Именно такова идеологическая составная описания данного временного лага (мужество!)
26. См. там же, такова реальная историческая фактура, фиксируемая тем же автором.
27. Заурово было основано, по мнению Н.Г.Волковой, между 1730 и 1760 годами. См.: Волкова Н.Г. Указ. соч. С. 161.
28. Ныне на этом месте расположен пос. Южный, пригород Владикавказа, до 1944 года входивший в пределы Чечено-Ингушской АССР.
29. Русско-осетинские отношения в XVIII веке. Орджоникидзе, 1984. Т. 2. С. 392 (Документ 1780 года); Клапрот Ю. Путешествие по Кавказу и Грузии, предпринятое в 1807-1808 году, рус. пер. // Осетины глазами русских и иностранных путешественников XIII-XIX вв. Орджоникидзе, 1967. С. 117 (в нем. оригинале Bd. II. S. 651); Ракович Д.В. Прошлое Владикавказа. Владикавказ, 1911. С. 2-3; Бутков П. Материалы для новейшей истории Кавказа с 1722 по 1803 годы. Ч. 2. С. 165.
30. Штедер Л. Дневник путешествия, предпринятого в 1781 году от пограничной крепости Моздок во внутренний Кавказ. СПб.—Лейпциг. С. 45; Потто В.А. Два века Терского казачества (1577-1801). Т. 2. Владикавказ, 1912. С. 146.
31. Именно начиная с этого времени была широко распространена и канонизирована как официальная историческая версия о том, что основателем Заурова является осетинский переселенец Дзауг Бугулов. См.: Наниев В., Мякинин В. О Дзауге — основателе аула Дзауджикау // Социалистическая Осетия. 22 января 1951 года.

Следующая часть